Одна из очень немногих, а может быть, и единственная из женщин, она воз­вратилась в университет после войны с тяжелой травмой — без ноги. И смотря на нее, невысокую и по виду хрупкую, нельзя было не поражаться тому, что в прошлых военных трудностях и страданиях, при постоянно напоминающих о себе болях, она не потеряла обаяния, благожелательности, общительности и спо­койствия. Только можно догадываться о том, как с ее здоровьем и готовностью всегда быть с людьми, быть активно полезной им, ей нелегко было передвигаться на неуклюжем и тяжелом (каким бы при этом изящным и облегченным ни пытались соз­дать его мастера) протезе.

Нет, она не ходила в атаки и не наступила невзначай на ми­ну, и не осколок снаряда нанес ей эту чудовищную, круто из­менившую жизнь травму. Говорят, что ее инвалидность явилась результатом заболеваний после глубоких и сильных охлажде­ний в болотистых местах Ленинградской области. Но разве то­му причиной была не та же, миллионами и миллионами людей бесчисленное число раз проклинаемая война?! И разве от это­го ей было легче, наделенной молодостью, красотой, обаянием?

Я вспоминаю те ленинградские окопы, блиндажи и землян­ки... В них постоянно накапливалась вода и стояла промозг­лая с глинистым запахом сырость. Для того чтобы их не за­топило, бойцам приходилось круглые сутки вычерпывать воду ведрами, а в местах протечек подставлять какие-либо сосуды. Знаю это по одной из наших батарей, занимавшей позицию у Пулковского шоссе, почти у самого подножья Пулковских вы­сот, где закрепились фашисты. В долгие весенние и осенние — самые промозглые месяцы, когда приток воды, особенно холодной и затхлой, был наиболее сильным, люди здесь не имели воз­можности даже вычерпывать воду — фашисты не позволяли по­казаться выше бруствера, ведя прицельный автоматный и пулеметный огонь. Наши воины оставались не только в воде поч­ти по колено, но и без свежего воздуха и света, в сырости, так как были вынуждены маскировать ходы сообщения, и эти ходы были полностью закрыты. Отливать воду, протапливать зем­лянки (а ведь надо было еще добыть дрова), доставлять из тыла полка продукты и боеприпасы они могли лишь глубокой ночью. Когда уже в марте 1943 г. я, тогда новичок в полку, за­светло добрался до этой батареи, такой благополучный откры­тый переход вызвал немалое удивление батарейцев. Вот в та­ких условиях юноши и девушки несли свою боевую службу. Их молодой организм тогда справлялся с нечеловеческими на­грузками (хотя далеко не у всех), но как это сказалось потом? Какие болезни эти нагрузки принесли им в зрелые годы и на­сколько укоротили их жизнь? Кто это знает и кто в состоянии учесть? А среди них были студенты и выпускники консервато­рии, Академии художеств, начинающие научные работники — юноши и девушки с замечательными способностями и высокими устремлениями.

Поэтому оценка воинской доблести связана не только с не­посредственным участием в атаках, хотя, безусловно, конечные результаты битв и войны в целом зависели от участников атак и чисто военных эпизодов, и им необходимо поклониться в пер­вую очередь.

Н. М. Захарова была среди первых женщин — преподава­тельниц филологического факультета, надевших военную фор­му. Тонкий знаток немецкого языка, она являлась отличным переводчиком на Волховском и Ленинградском фронтах. Ее безупречному знанию немецкого языка изумлялись даже немцы. И были случаи, когда они отказывались давать через нее свои ответы, считая ее немкой. Она переводила показания «языков» и военнопленных, перебежчиков, вела работу в лагерях интер­нированных. Н. М. Захарова участвовала в судебном процессе над фашистскими преступниками в Боровичах.

Деятельность Н. М. Захаровой в военные годы отмечена наградами: медалями «За безупречную службу», «За доблест­ный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», «За победу над Германией».

Возвратившись в 1946 г. на кафедру немецкого языка фило­логического факультета университета, она, несмотря на недо­могания и ранение, сразу включилась в активную преподава­тельскую и общественную работу. Свои усовершенствовавшие­ся на войне знания она принесла в студенческие аудитории. Но она была не только прекрасным преподавателем, но и бе­режным чутким педагогом, установившим добрые отношения старшего товарища со студентами, что высоко ценилось про­шедшими через тяжелые испытания молодыми людьми.

В 1953—1959 гг. Н. М. Захарова возглавляла кафедру в во­енном институте иностранных языков, но затем снова возврати­лась в родной университет, где с теми же, что и прежде, успе­хом и доброжелательностью продолжила свою преподавательско-воспитательную работу, хотя делать это становилось все труднее — подкошенное войной здоровье, инвалидность давали о себе знать все чаще и острее. На 65-м году жизни Н. М. За­харовой не стало. Коллеги по кафедре и ученики в связи с ее смертью писали: «Она была очень добрым человеком, но доб­рота ее всегда носила активный характер, не благостный, а действенный, помогающий людям становиться лучше и бла­городнее».

Трогательным было прощание с ушедшей из жизни Н. М. Захаровой, и оно еще раз свидетельствовало о том, ка­ким она была человеком, как относились к ней коллеги и учени­ки. Многие не скрывали своих слез. Не стыдясь, почти навзрыд, плакал ее бывший ученик А. Я. Гребенщиков, после универси­тета проявивший себя как незаурядный журналист, корреспондент «Комсомольской правды», затем — заместитель редак­тора «Ленинградской правды», а после возвращения в универ­ситет — старший преподаватель, Заслуженный деятель культуры. Он, рано оставшийся без родителей, чудом переживший осаду Ленинграда (лишь с помощью семьи Юрия Петровича Во­ронова, автора знаменитых стихов «Блокада», к сожалению, без­временно скончавшегося), мог с особой благодарностью оценить доброту и внимание Н. М. Захаровой, воздать ей должное и с остротой ощутить ее потерю.

Бережной А.Ф. Они сражались за Родину: Универсанты в годы войны и в послевоенные годы. Вып. 2. СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1995. С. 62-65.