Моему поколению, родившемуся после войны, война казалась предысторией, чем-то таким далеким от момента настоящего времени, какими кажутся картинки, изображающие пещерных людей и их первобытные стоянки на первых страницах учебника истории.

Наши отцы или не рассказывали о ней ничего, или говорили крайне неохотно, фрагментарно. Наверно потому эта сторона жизни стала для нас белым пятном, мертвой зоной, которую заполнял советский кинематограф с его секретарями райкома и парнями из нашего города. Книга “В окопах Сталинграда” хоть и была написана в конце 40-х годов, но одна ласточка (строго говоря, было несколько таких ласточек) весны не сделала. Между нами и людьми, воевавшими на Великой Отечественной войне, чье знание о ней не совпадало с официальной историографией, литературой и кинематографом, существовал внешне незаметный, но ощутимый водораздел. А ведь со дня окончания войны прошло всего лишь несколько лет.

О том, что люди, воевавшие на этой войне, являются носителями какого-то особого опыта, я стал догадываться во время службы в армии, в 60-х годах. Я заметил тогда, что старшине-фронтовику в автобусе, на котором мы каждую неделю уезжали из казармы на боевое дежурство, молодые офицеры уступают место, вопреки всякой военной субординации. В те времена ветеранов в полках почти не осталось, если они еще и служили в армии, то исключительно на генеральских и маршальских должностях.

Ничто не может нам заменить непосредственного общения с ветеранами. Как заметил один умный немец накануне Второй мировой войны, когда вырастает поколение, знающее о войне только из книжек, она снова становится вероятной.

Роберт Иванович Семенов, ведущий научный сотрудник Института физики, доктор физико-математических наук, работая всю жизнь в области атомной спектроскопии, сегодня занимается в основном теорией.

— В начале своего пути я делал много экспериментов, но в наше время экспериментировать стало сложно, т.е. дорого, в то время как для теории нужен лишь блокнот и карандаш. Физики-теоретики делятся с легкой руки англичан на “хоум” — домашних — и “уайлд” — диких. “Дикие” развивают общую теорию, а “домашние” развивают теорию, связанную с экспериментом. Я “домашний” теоретик, поскольку раньше был экспериментатором.

Сначала моя биография с физикой не соприкасалась, в довоенной школе я любил историю с географией, в войну я был пехотинцем, артиллеристом, радистом и от физики был довольно далек. Но в последние годы службы, уже после войны, в Германии, когда я служил в зенитной артиллерии на радиолокаторной станции, я начал испытывать интерес к технике, хотя образования к тому времени у меня было шесть классов. За несколько месяцев до демобилизации, в 1950 году (в армии я был с 1943 г.), недалеко от Берлина я исполнял обязанности начальника радиолокационной станции кругового обзора. Началась корейская война, международная обстановка осложнилась. Берлин оказался отрезанным от Западной Европы территорией Восточной Германии, где стояли наши войска. Американцы наладили воздушный мост, самолеты летали сплошным потоком, в любой момент над собой в небе можно было видеть сразу три транспортных самолета. Вот за ними мы и следили. Так что, когда я вернулся в Ленинград и заканчивал среднее образование, у меня уже был устойчивый интерес к техническим наукам.

— Если кому-то удается приобрести в армии гражданскую специальность, скажем, водителя, то вы приобрели интерес к физике?

— К технике. Потом, когда после школы я ходил по вузам и выбирал, мне больше всего понравился физический факультет. Хотя мой отец, кадровый военный, был недоволен, что я выбрал сугубо гражданскую профессию.

— Вы сказали, что до войны закончили шесть классов, а после войны уже заканчивали десятилетку. Вы где-то учились во время войны, до того как были призваны в 1943 году со своим возрастом?

— Я был призван не со своим возрастом, я добавил себе два года, тогда это можно было сделать элементарно. Я родился в 1928 году.

— Выходит, вы пошли на войну в 15 лет?

— Мне даже не было еще пятнадцати, но я был физически вполне пригоден. В Ленинграде во время блокады в 1941 году я учился в 7 классе с сентября по декабрь. В декабре я уже перестал ходить в школу. Мать умерла от голода в 42-м, в апреле того же года нас с детским домом вывезли по льду Ладожского оезра и отправили на Кубань. В тот момент на Кубани было затишье, нас там (мы оказались на Кубани с сестрой и двоюродным братом) навестил отец, приехавший из действующей армии. А в августе туда уже пришли немцы. Так что какое-то время мне пришлось побывать и в оккупации. Там, в детском доме, я походил несколько дней в 7 класс. Аттестат зрелости я получил, закончив 101-ю школу рабочей молодежи на проспекте Римского-Корсакова. Там работали несколько преподавателей из моей довоенной школы, они проэкзаменовали меня и приняли в 9 класс. Через полтора года я закончил школу с серебряной медалью и в 1952 году поступил на физфак. Правда, не без трудностей: меня чуть-чуть не призвали опять в армию. Если бы я не принес бумагу, что принят в университет, пришлось бы опять служить.

— Вам, участнику войны, прослужившему в армии семь с половиной лет?

— Времена были суровые. В тот год призывали всех выпускников. Мой одноклассник Борис Мокин, фронтовик, он потом окончил наш юрфак, отправился опять в армию в тот год. Потом, примерно через год, он вернулся и поступил в университет.

— Война — это отрицательный или положительный опыт для человека? Помогает ли это жить и работать?

— Думаю, что помогает. Даже просто служба в армии — это положительный опыт, конечно, если служба нормальная, не такая, как я знаю по рассказам о современной службе.

— Адекватно ли отражена война в историографии и литературе? Как писатели и историки, с вашей точки зрения, оценивают войну, есть ли у вас к ним претензии?

— Историки и писатели есть разные, по-разному они ее оценивают и описывают. Вот вам пример. Нашей бригадой командовал со дня ее основания полковник Головачев. Он погиб 6 марта 1945 г., когда бригада выходила из окружения. Был такой момент в конце войны, когда немцы после своего успешного наступления в Арденнах перебросили часть своих войск с Западного фронта и причиняли нам большие неприятности. Головачев погиб на моих глазах. Перед нами была замерзшая и засыпанная снегом река, немцы стреляли из какой-то деревни напротив. Командир бригады был на одном из последних танков, он высунулся из башни и корректировал наш огонь. И в это время в него попал снаряд. Танкисты не стали ничего делать, собрали его останки и уехали, бросив всех остальных. Это было, пожалуй, одно из самых ярких моих впечатлений за военные годы. Немцы, увидев, что танк ушел, пошли в наступление, и мы бежали. У них была техника, кто-то из наших потом сказал, что видел танки, мне показалось, что были бронетранспортеры (я уже и тогда не очень хорошо видел). Хорошо, что их задержала река, и нам удалось оторваться. Ну а потом я прочитал книжку про этот бой, где писатель все описал довольно точно, но закончил так: когда командира бригады убило, то гвардейцы встали как один и отомстили за его смерть.

— Роберт Иванович, вы могли бы сформулировать то основное, что нужно знать человеку о войне?

— Я глубоко гражданский человек, в отличие, скажем, от моего отца, служившего в армии с тридцатых по пятидесятые годы. Мое отношение такое: если случается такая война, какой была Великая Отечественная, каждый человек должен идти и воевать. А воевать должны обученные люди, необученные гибнут в считаные дни и недели.

Александр ШУМИЛОВ

Материал «Мне не было еще и пятнадцати лет...», опубликованный в журнале "Санкт-Петербургский университет" №​12, 2001 г.