Версия для печати

Рожденный под счастливой звездой

Судьба не раз спасала Вадима Павловича Цыпленкова от гибели, сталкивала с хорошими людьми. Восьмого января 1942 года он добровольцем ушел на фронт. Воевал на Ленинградском, позднее – на 3-ем Белорусском фронтах. Участвовал в освобождении Витебска и взятии Кенигсберга, бился с врагом под Старой Руссой. Закончил войну сержантом морских подразделений. Из-под бомбежек он всегда выходил целым и невредимым. Голубые глаза, смотрящие на мир уже 90 лет, помнят и Великую Отечественную, и утопические надежды построить социализм, и разруху девяностых, и космические инновации XXI века. Сегодня его охраняют смелые защитники: две птицы – волнистые попугаи Чика и Чака – и небольшая собачка Эмиль (в душе – настоящий сенбернар). Любимое место хозяина – старый письменный стол, заставленный кипами папок с записями, архивами, стопками книг и фотоальбомами разных десятилетий. Пока греется чайник, на стене казаки пишут письмо турецкому султану. Передо мной книга В. П. Цыпленкова. Название простое: «Эпоха». Вот попугаи расправили крылья перед взлетом, и открылась первая страничка.

 

150 грамм хлеба

Я родился в Ленинграде весенним мартовским днем. Был озорным мальчишкой, но прилежным в учебе. Как раз в мае 1941 года закончил девять классов, официально перешел в десятый и ждал, что в сентябре у нас начнется последний учебный год. Помню, очень ждал! Хотелось окончить школу и поступить в институт. Все думал: куда же мне именно пойти? В сельскохозяйственный институт бы, но отец рекомендовал мне Военно-медицинскую академию. Просто родители медики были. А в июне уже началась война. Какой был первый день? Молотов выступил по радио: без объявления войны напали немцы. Тогда были такие круглые «тарелки» в домах, что-то вроде радиоприемников.

Вот вам и день. Конечно, раз война − нужно предпринимать какие-то действия. Я не смог остаться в школе. Очень быстро немцы подошли, началась блокада. Слишком быстро. Дождались мы первого сентября. Думали, что война будет такой же недолгой, как и Финская. Буквально, год, не больше. В Ленинграде становилось все хуже и хуже. Занятия в школе не начались. Я решил тогда пойти работать. Хоть и был мальчишка, но понимал, что надо как-то «участвовать». Патриот!

Взяли меня в контору по строительству особых объектов – бомбоубежищ. К этому времени уже и с питанием стало плохо. Я получал рабочую карточку. Рабочая карточка – 150 грамм хлеба, а иждивенческая – 125. Других продуктов было катастрофически мало. А бывало, что и хлеба не бывало. Мы стали потихонечку умирать. Смерть подкрадывалась. Тихая, постепенная − я ее так назвал. Когда бомбили – сразу гром. Осколки летят, убивают. А здесь: вроде живой, ходишь, а утром встать не можешь, глаза отекают. Все мужчины, которые остались, начали умирать. В доме почти все скончались. А женщины, вероятно, так биологически устроены, что более устойчивы. Только одна баба Липа из нашего дома умерла. Совсем старушка была. Ее дочка побила и отняла у нее карточки.

Положение было настолько тяжелое, что я вскоре и работать не мог, еле ходил. Начались боли. Пошел к врачам. Мне дали больничный лист. Мое существование в декабре подошло к концу. Гастрит. Еды никакой. Питались жмыхами. Они есть разные. Вот подсолнечные можно было кушать. Мы грызли их, ведь это сладко, вкусно. А потом и жмыха не осталось. Попадалась только хлопковая шелуха, похожая на цементные плитки. Ни разгрызть, ни раскусить, и пользы никакой. Ее нужно было размалывать в ступках, размачивать, делать лепешки. Клей варили столярный − студень получался.

В очередной раз подумал: «Жизнь моя подошла к концу». И в это время, 20 января, мне сообщили, что из Седьмой отдельной армии Волховского фронта пришла машина. Мой старший брат Евгений уже служил в армии. Мне на тот момент еще 17 лет не исполнилось. Сажусь в машину с боеприпасами. Она едет по Ладожскому озеру ночью в армию. Когда ехал, вспоминал: самая сложная, страшная жизнь была с 10 по 15 января 1942 года. Люди падали и умирали на улицах. Однажды по пути на работу, будучи уже больным, рассчитал: от Смольного проспекта, где я жил, до Греческого мимо меня провезли 25 тел умерших людей. В простынях, половиках, в детских саночках женщины парами тащили их на Охтинское кладбище. Свозили в разные места. Именно поэтому я тоже считал, что и моей жизни скоро придет конец. Но вот я попадаю в армию.

 

Пешком от смерти

Как ни странно, меня сразу определили в морскую пехоту, 69-ю морскую бригаду. Я не видел, что из себя представлял. Меня не воспринимали как живого человека − настолько я был дистрофиком. Попал я туда «нелегально», пришел пешком. Так получилось. И меня в штабе бригады задержали, спросили:

− Ты куда едешь?

− Я на фронт иду. Брата искать.

Оставили, потому что был грамотным. Стал писарем. Я пришел к ним из голодного города, поэтому хорошо помню, как при встрече меня накормили. Не верилось даже. Заключил договор с самим собой: брат придет за мной, а пока жду его – поработаю здесь. Странно, но меня сразу допустили к секретным документам. Под моей рукой были списки всей бригады: кто и что делает. Сейчас смущаюсь своей тогдашней наивности, потому что я обратил внимание только на один факт: во всем списке был лишь один Вадим (Иванов из третьего батальона) − мой тезка. Редкое на то время имя. С этим Вадимом, как оказалось, начальником штаба, я встретился после войны, когда ему было 84 года. Поговорили.

Напомню, что пришел я в штаб пешком, просто так. Никаких документов у меня не было, кроме паспорта. Мной позже заинтересовался особый отдел: что я за человек и откуда появился, почему допустили к секретной работе. Заступились старые большевики. Решили меня снова проверить, хитро и аккуратно. Лишь потом я догадался, что именно это была за проверка. Приказом начальника политотдела меня перевели в его бригаду. Вызвал к себе батальонный комиссар Киселев. Прохожу, сажусь. Около меня три офицера, два старших политрука, все серьезные, аж немного страшновато. А комиссар сходу спрашивает:

– Где вы жили?

– В Ленинграде, на Смольном проспекте.

– Назовите в вашем районе самых отъявленных хулиганов.

– Ну, пожалуйста. Вот: Вася Грязный, Дунька Кабан, Манька Колбасница…

– Все, хватит.

Мне очень везло с людьми. Всегда встречались хорошие, относились ко мне с теплом и заботой. Иногда кажется мне, что я их выдумал. Или они приснились мне. Вроде бы война, голод, смерти вокруг, а люди- то добрые! Интересно, чем я заслужил такое?

Помню такой эпизод: во время той самой проверки меня офицерами нашу бригаду отвели с фронта в тыл, стали пополнять, обеспечивать новым дополнительным вооружением, готовили к прорыву блокады Ленинграда. Я не знал этого, потому что на тот момент был переведен в политотдел, никаких списков уже не видел, в курсе боевых дел не был. А комиссар Киселев понимал, что через некоторое время будет очень сильное сражение. Он мне дал командировку домой под предлогом навестить отца. Бессрочную. И бумагу с фразой: «Оказывать во всем содействие». Плюс ко всему пищевой аттестат. Где это видано было? На войне − отпуск сколько пожелаешь! Ну, я поехал. Бригада, как я узнал позже, была разбита. Это был первый прорыв, январь 1942 года. Неудачный. Да и бригаду всю ликвидировали. Многие не знали, кто остался жив, а кто «уснул». Куда же мне теперь? Встретился еще один хороший человек, солнечный такой. Он сказал: «Поедем со мной».

 

Без каски ты в поле не воин

С того момента я служил в шестой воздушной армии. Подвозивший меня человек оказался начальником района авиационного базирования, майор Свешников, очень большой начальник. У него был легковой автомобиль Opel Kadett, трофейный. Взял он меня в качестве шофера. Все недоумевали, как так получилось, посматривали на меня косо. Боевой строгий офицер взял работать неизвестного ленинградского мальчика!

Это была новая рота, потому что тогда повсеместно стремительно организовывали армию: создавали новые части, проводили мобилизацию. Я остался в 60-й отдельной роте связи (60 РАБ – район авиационного базирования. – Прим. авт.). Быстренько обучился радиоделу, стал настоящим радистом. Подготавливали меня профессионально, все боялись Свешникова, потому что он строгий был майор. Чуть что не так – разжалует. Требовал безупречного выполнения задания. Приказы исполнялись немедленно и беспрекословно.

В 1942-м в армию уже стали поступать девушки в возрасте от 19 лет: телефонистки, телеграфистки и даже шоферы. У нас их насчитывалось 23, жили в отдельной землянке. Места в мужских землянках не хватало, поэтому меня подселили к девушкам. На фронт шел, а попал к девчонкам! Они смотрели на меня, как на ребенка. Меня там плащ-палаткой отделили, соорудив личную зону.

Вечером как-то возвращаюсь с учебы, а мне сообщают, что прибыли новые шоферы, две девчонки. Им некуда было устроиться на ночлег, и они заняли мою кровать. Но сдаваться без боя я не собирался − молоденький был. Ночью объявили тревогу. Одна из новоприбывших девушек в суматохе потеряла свою каску и схватила мою. А какой я воин без защитного головного убора? Ну, полезли мы с ней в драку. Каску я все-таки отвоевал. Дошло до начальства. В этот же день меня перевели в другую землянку к старичку, плотнику Панину.

 

5 минут. Полет нормальный

Из действительно боевых эпизодов запоминающимися для меня стали «встречи» с бомбами. Их было несколько. Во время блокады город часто подвергался обстрелу, около семи часов вечера семь дней в неделю. Однажды, 19 сентября 1941 года, днем налетели бомбардировщики. Мы с женщинами в это время копали яму для водоема у детского дома. Летчик увидел большой военный объект и бросил бомбу. Причем, когда налетели самолеты, все сбежали в домик, стоящий рядом, спрятались, чтобы хоть как-то уберечься от осколков. Если бы в домик снаряд попал, погибли бы все. А я не спрятался, растерялся, продолжал стоять у металлического забора Смольного сада. И бомба упала в двух шагах от меня. Представляете?! Взрыв! Меня волной подняло вверх, по воздуху потащило и бросило прямо на дверь того самого домика. Я вышиб дверь и упал в руки одной женщины. Все засмеялись, да и я тоже. Самое интересное, что ни одной царапинки не осталось, ни один осколок не задел, даже синяков от выбитой двери не было. Чудеса в решете.

Через некоторое время раздался такой громадный взрыв, что наше «убежище» затрясло, как карточный домик. Еще бомбили. Снаряд попал в Академию легкой промышленности на Суворовском проспекте, в которой временно размещался военный госпиталь. Здание загорелось, раненых было видимо-невидимо. Мы бросили всю работу и побежали смотреть, помогать.

Из транспорта до декабря месяца 1941 года пока продолжали ходить трамваи. Я возвращался с работы по Невскому проспекту, шел на остановку у Московского вокзала. По левой стороне когда-то была Знаменская церковь, теперь разрушенная и огороженная забором. Как раз за ней находилась нужная мне остановка. У церковки в подвальчике размещался небольшой магазинчик. Зачем я туда спустился, так и не понял до сих пор. Только миновал последнюю нижнюю ступеньку, услышал грохот. Бомба. Выбегаю на улицу – кругом около 30 трупов. Бомба упала на остановку. Никто не выжил, а меня уберегла нелегкая. Сандружинницы побежали с носилками.

А вот еще один случай произошел, когда я возвращался домой по «бессрочной» командировке. На станции «Волхов» познакомился с солдатиком, в одну сторону нам надо было. На спине у солдатика пищевой мешок, в нем − буханки хлеба, винтовка, магазин с патронами. А я гол как сокол. Налетело девять немецких самолетов. Делать нечего − улеглись на шпалы. Я − по правую сторону, дружок – по левую. И так бомбили этот Волхов, страх! Рельсы над нами стоят, мы лежим. Бомбы падают. Осколки летят. Шум… Отбомбились, улетели. Мы встали, осмотрелись. У солдатика мешок на спине пробит осколками. Все булки так и были нашпигованы кусочками снарядов. Один осколок попал четко в магазинную коробку и вмял ее. Если бы не эта жестянка, не жить бы парню, потому что весь живот разрезало бы. У меня – ничего, только глаз дергался. Вот и спрашивается, под какой звездой я родился? Как и все – под Солнцем.

С авиацией у меня отношения завязались как-то сразу. Работал на радиостанции, станции наведения. Нужно было следить за самолетами и давать указания. Например, видишь фашистские самолеты и быстрее: «Командир Кериянов, сверху, справа, чуть пониже!» Наводчиком и прослужил до окончания войны.

 

«Ты остаешься охранять!»

Был июнь 1944 года. Операция «Багратион». Нашу часть бросили на третий Белорусский фронт для освобождения Минска. Ночью мы прибыли на станцию «Лесная», сгрузили роту радистов. В нашем ведении было три радиостанции. Одна называлась «РСБ» – машина-полуторка, деревянный фургон с окошечками. Там и находилась моя радиостанция. Не проехали и двух километров, как сломалась машина. Так на сельской дороге и встала. Мне говорят: «Ты остаешься охранять, а мы поедем дальше, на другие две». Выбирать не приходилось, я остался. Ночь, ужасная темнота. Услышал, как подошел эшелон, начали сгружать танки. По звуку «гусениц» опознал их. «Ну, танки танками», – подумал про себя. Через некоторое время новые звуки: танки пошли. Причем, по дороге, прямо на меня. Батюшки, что делать? На дороге я, мой карабин и груды движущегося в кромешной тьме на меня металла. Уйти? Раздавят деревянный фургончик. Как в глаза потом посмотрю ребятам? Получится, что я спрятавшийся трус. Остаться? Идут, идут. Страшно. Если раздавят, то хоть трусом не буду. Буду стоять. Вот-вот уже коснется первый моего носа, танком пахнет. Буквально в метре от меня он развернулся и ушел в сторону по бездорожью. Все остальные − вереницей за ним. Как могли заметить меня? Я не курил, никаких световых опознавательных знаков у меня не было. Стрелять я не мог, да и куда? В танк? Лишь тьма беспросветная, а в ней я стою со своим маленьким карабином. Уберегло. «В рубахе ты родился, Вадимка!» – удивлялись ребята. За освобождение Белоруссии у меня медаль есть.

 

Летчики, проснитесь!

После очередного напряженного дня все летчики и команда радистов-наводчиков мирно спали. Была уже поздняя ночь. Вдруг раздается стрельба из автоматов, пистолетов, гремят орудия. Вскакиваю и тут же бегу на улицу. А там ликующие возгласы наполняют воздух: «Ура-а-а-а-а! Фашистская Германия капитулировала! Победа, ребята-а-а-а!» А я давай плясать! Я стою на улице, а в душе гармонь играет! Забегаю в помещение, где все спят, поднимаю всех на ноги. Мы обнимаемся. Никто не смог уснуть в ту ночь. Никто не мог поверить, что все закончилось.

Служба в полку связи подарила мне хороших друзей-однополчан, общение с которыми не прекратилось и после войны. Правда, мобилизовались они раньше меня. Окончили школы, поступили в различные академии. Мне пришлось еще подождать немного. Постепенно наш полк был сокращен до батальона. Вместо полковника Безуглова принял командование майор Кивров. Меня отправили в маленький городок Бриг, что на Одере. Там формировалась новая часть. Именно в Бриге я получил долгожданный «дембель» в конце 1950 года. Началась новая старая жизнь, которую зовут «гражданской». Вот и получается, моя жизнь прошла от первой пятилетки (1928 год – начало социализма) и до 1992 года (окончание социализма), когда я ушел на пенсию. Эпоха.

Ярославна Коурова