Луиза Георгиевна Большакова – кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник физического факультета. Будучи десятилетним ребёнком, столкнулась с войной и начала смотреть на всё иными глазами. Она была связной партизанского отряда: распространяла листовки с информацией о происходившем на фронте и помогала обеспечивать нормальную работу партизан, доставляла им всё необходимое. Луиза Георгиевна рассказала об опасностях, в которые она попадала, выполняя свои обязанности, о жизни ее семьи в столь тяжёлое время и о том, каким счастьем стала долгожданная Победа.
− Луиза Георгиевна, вы родом из Белоруссии, в которой немецкие захватчики стремительно продвигались в первые месяцы наступления. Уже в июне 41-го были взяты Минск, Брест и другие города. Каким для вас стало начало войны?
− Жили мы в самом Минске: я, мама, папа и моя старшая сестра. Мне было десять лет, когда это всё происходило. На день, когда началась война, было назначено городское празднество – торжественное открытие озера. Прежде, чем туда поехать, мама решила зайти на рынок за покупками, но вдруг она вернулась и говорит, что не будет никакого открытия озера, потому как началась война с Германией. И тут сразу всё стало иначе. Было воскресенье, и на улице оказалось много людей: все слушали по громкоговорителям, как Молотов объявлял о начале войны. Из этой речи я помню, что Германия вероломно напала на наши границы. Хорошо запомнила последние слова: «Враг будет разбит, и победа будет за нами!» Так это было сказано, что у нас и никакого сомнения не возникло в том, что так оно и будет. Всё было очень хорошо организовано, и уже вечером по домам ходили люди, которые записывали детей на эвакуацию. Моя сестра к этому времени успела уехать в пионерский лагерь. Мой отец, будучи по профессии инженером торфяником, поехал в командировку в Западную Белоруссию, где академия наук исследовала земли. А я была записана на эвакуацию.
Ночью мы уже спали в наполненном людьми бомбоубежище, оказавшемся рядом с нашим двором. На следующий день к моей маме прибежала её сестра вместе с сыном, Феликсом, который был на год младше меня. Взрослые решили, что надо идти загород и переждать там. Мы быстро собрались и отправились к родственникам, дом которых находился как раз в районе того озера, что должны были открыть в первый день войны. Мы собирались ехать на трамвае, однако все пути оказались разрушены бомбёжками. Тогда мы отправились пешком, а над нами был тяжёлый авиационный налёт. Мы только успели добежать до леса, где находился ров, в который мы все прыгнули. Самолёты летели как раз туда, куда мы и направлялись. Подошли к дому, а там люди рыли окопы, чтобы спрятаться от налётов. К вечеру окопы были готовы. Весь день самолёты продолжали летать. Тётя Таня жила рядом с рекой, а на противоположной стороне стояли наши бойцы зенитной части, стрелявшие по самолётам.
Но самое главное, что самолёты летели бомбить эту несчастную зенитную часть. Говорят, немецких десантов спустили, и они убили всех наших бойцов. Наши мамы были в ужасе от того, что мы пришли спасаться в то место, где идут военные действия. Переночевали в этом окопе. Наутро мы решили, что перейдем в другой район города, где жила наша родная бабушка. Пошли через город и видели, что кругом всё горело. Мы с Феликсом шли сзади мам, и тогда всё происходящее казалось нам не таким страшным. Мы были только накануне осознания того, что началась война.
У бабушки мы находились все оставшиеся дни, пока шла бомбёжка. Приходилось сидеть на полу, чтобы осколки от окон нас не поразили. На третий день из окна увидели немцев, которые заглядывали внутрь дома. Они въехали в наш огород на больших машинах. Везли свою пехоту, все были одеты в новое обмундирование. У нас была водокачка, к которой они спрыгивали, умывались, напевали песни и играли на гармошках. Вот таково было начало.
− Вы говорите, что не сразу осознали начало войны. А когда все-таки пришло понимание того, что наступили страшные времена?
− Когда мы шли к бабушке, то проходили мимо горящего Дворца пионеров. Самое страшное, что я увидела это место. Не могу спокойно рассказывать, потому что именно тогда мы перестали быть детьми. Я любила ходить в этот пионерский дворец в библиотеку, сидеть в беседке неподалёку и читать книги. Мы шли, и я видела: горит моя беседка. Я заплакала. И сейчас плачу, вспоминая этот момент. Было очень больно видеть это, потому что тогда мы поняли, что случилось нечто страшное.
− Очень точные и одновременно жуткие слова: «Тогда мы перестали быть детьми». Война забирает детство. Как вы считаете, почему?
− Наверно, потому что начинаешь с ужасом воспринимать все проблемы взрослой жизни. Вот видите, как я приняла утрату беседки! Я поняла, что происходит что-то страшное, а до этого мы шли с Феликсом и вели беззаботные разговоры.
− Из Минска вы с семьей переехали в Слуцк. Почему именно туда?
− Моя мама была членом коммунистической партии и работала культоргом. Рядом с нами жила бедная немецкая семья. Женщина из той семьи как-то пришла к нам и сказала моей маме: «Говорят, ты коммунистка». А в это время немцы, находясь в городе, вели огромное количество пленных. Это было, когда мы вернулись от бабушки в свой дом. Первое, что сделали немцы, – повесили людей. Первое, что я увидела, – четверо повешенных людей в парке отдыха. На деревьях висели тела людей с плакатами, на которых написано «Я коммунист».
Моя мама была в опасности. Если бы её схватили, то, конечно, всех бы нас уничтожили. Она сразу решила, что нужно уезжать туда, где нас не знают. Так мы и попали в Слуцк. Там жил мой дядя, не успевший мобилизоваться, который принял нас: и коммунистку, и мальчика из еврейской семьи.
− Каким образом к вам попал этот еврейский мальчик?
− Немцы, когда пришли, загнали всех евреев в определённые районы. Там была большая скученность: в одну комнату помещали по три семьи. Их под ружьём гоняли на работу, и у них у всех были знаки евреев. Вокруг района, который огорожен проволокой, стояли часовые. Когда начался погром, людей стреляли и жгли, а Игорь каким-то образом успел убежать, хотя, казалось бы, уже нельзя было уйти. Ему повезло. Во время побега его заметили немцы, которые стали по нему стрелять. Он рассказывал, что бежал кругами, дворами, и всё же ему удалось скрыться. Ещё до этих событий мама Игоря приходила к нам. Она договорилась с моей семьей, что ее сын будет жить у нас. Мальчик знал об этом, поэтому и прибежал именно в наш дом. С тех пор Игорь находился у нас под видом племянника. Он был такой рыжеватый. С серыми глазами. За то, что мы скрываем его у себя, можно было поплатиться жизнью. Был случай в Слуцке, когда одна женщина спрашивала у моей мамы, что это за племянник у нас живёт. «Знаю-знаю я этого племянника», − говорила та женщина, но ничего не сделала. Мы были под угрозой, но человек не доложил. Не все же были предателями.
− Как вы стали членом партизанского отряда?
− В то время люди приезжали из деревни на базары, чтобы обменять вещи. Однажды на рынке мы познакомились с одной девушкой, которую звали Мариной Викентьевной Довнар. Мы с ней договорились, что она будет приносить нам клюкву. Как-то раз эта девушка прибегает к нам, вся вымазанная в пепле, и говорит, что их деревню сожгли немцы. Вся ее семья погибла. А Марине по счастливой случайности удалось спастись – она в это время находилась в другом месте. После этого она ушла в партизаны по-настоящему. Марина знала настроения нашей семьи: мы были советские люди, ненавидящие немцев и желавшие скорейшего освобождения наших войск и разбития противника. Она пришла к нам, чтобы установить связь с людьми, которые жили в городе, так как партизанам было необходимо собирать лекарства и соль для того, чтобы выжить в лесу. Таким образом, мы были на должности связных. К нам приходили партизаны, ничего не боясь. Наш партизанский отряд была назван именем Буденного. Где-то с конца 1942 года была установлена настоящая связь с партизанами. Моя мама была главой партизанской группы связных.
Создался коллектив, члены которого работали в немецких частях. Одна из девушек работала на складе уборщицей, где хранились оружие, гранаты и патроны. Она носила в ведре гранаты, а сверху насыпала золу, которую вынимала из печки. Однажды она чуть не была раскрыта, когда один из немцев захотел помочь ей нести ведро. Потом она попала под подозрение. Чтобы не оказаться в руках Гестапо, та девушка ушла в партизаны по-настоящему. Мы же работали с партизанами под прикрытием до самого конца.
Мы, дети, если шло вооружение или техника, подсчитывали, сколько прошло танков и пушек. Что видели, то и передавали партизанам. Также мы распространяли заготовленные в лесу партизанские листовки, которые нам передавали пачками. Я охраняла эти листовки, прятала их туда, куда считала нужным.
− Что обычно было написано в этих листовках?
− Обычно в листовках говорилось о реальном положении на фронте. Немцы врали по радио. А в этих листовках была главная и достоверная информация. Нашей задачей было распространение этих листовок.
− Несколько раз вы повторили фразу: «Ушли в партизаны по-настоящему». Что это значит – «по-настоящему»?
− Настоящими партизанами называли тех, кто жил в лесу. Это люди, которые уже не могли появляться в оживленных местах, так как все знали, что они партизаны. Я помню, что мы с Игорем ждали, когда же наконец-то уйдём в лес, потому что очень было страшно. Каждый день было страшно, что нас поймают. А там, мне казалось, были все свои.
− Вы ведь жизнью рисковали, выполняя операции в отряде?
− Да, было опасно! Как-то вечером к нам пришли партизаны и принесли листовки, которые я решила завернуть в большую тряпку в прихожей. Об эту тряпку все вытирали ноги при входе. Я положила ее в угол, подумав, что никто не станет её трогать. После этого услышала, как немцы постучали в дверь. Мама открыла, пустила их, не зная, куда я только что положила листовки. Мой отец буквально до того, как пришли немцы, читал вслух одну из них. Куда он ее положил, я не знаю. Это был страшный момент, но немцы ушли и даже не посмотрели на эту тряпку.
А как-то раз нам с Игорем, еврейским мальчиком, мама дала поручение повесить листовку розового цвета. Для этого надо выехать на главную улицу, где висела доска объявлений. Игорь был очень ловким на всякие поделки. Он сам сделал самокат, на котором я поехала, а сам бежал за мной. Был комендантский час, и на улице никого. Я достаю листовку, прикрепляю, и мы едем дальше. Когда поехали назад, я увидела, что листовка висит вверх ногами, но она была ещё сырая от клея. А место с объявлениями находилось напротив административного немецкого здания. Я стала отдирать листовку, оторвала и снова приклеила. Мы двинулись дальше. Тут из-за угла появился полицейский и спросил: «Что вы тут ходите?» Я ответила, что мы сейчас уйдём. Он прошёл мимо, не вернулся и ничего не кричал нам вслед. Мы рванули на свою улицу. Мама стояла на крыльце бледная, как полотно, так как она видела проходящего немца. На следующий день мы поехали смотреть, висит ли наша листовка. Её там не было, остался лишь маленький розовый уголочек. На той листовке было подробно написано, куда продвигаются наши войска. Вместо листовки висело немецкое объявление, которое гласило: «Не верьте, ничего этого нет, партизаны всё выдумывают».
Расскажу ещё один случай с Игорем. Наш отец с друзьями ходил по пепелищам и собирал оружейные детали. Вечерами отмывал их в керосине и отдавал партизанам. Солдаты из Венгрии, Италии и Словакии, выступавшие против немцев, доставляли винтовки на подводе. Когда подвода прибыла к нам, её снарядили. Надо было срочно это увозить. Игорю объяснили, что делать. Ему нужно было отвезти винтовки в деревню через один или два поста. Всё было закрыто сеном. Игорь проехал один пост, а перед вторым – стал замечать, что сено сползает. Он остановил подводу и стал все закрывать, чтобы немцы на посту ничего не заметили. Этот момент был почти провалом для него.
− Немецкие солдаты действительно были жестокими?
− Понимаете, это была армия, которая состояла из молодёжи, воспитанной фашистами. Для них убить человека – всё равно, что убить насекомое. В них было заложено, что их нация совершенная, что они выше всех, а остальных надо уничтожить. Марина Викентьевна рассказывала, что видела немца, который держал в руках ребёнка. Потом его позвали куда-то, а он взял ребёнка и бросил в огонь. Однако кроме этих людей, которые считались по-настоящему немцами-фашистами, были и другие. Вот один наш друг − немец. Он говорил об осознании ими того, что эта война не нужна никому.
− Когда происходило отступление немцев, что стало с вами и вашей семьей?
− Тогда не было необходимости освещать в листовках отступление немцев, так как это происходило всё очень интенсивно. По нашей улице в Слуцке они шли не на Восток, а на Запад. Сплошной цепью отступали и подводы, и танки. Быстро отступали. Наши прилетали и бомбили их. А мы сидели и радовались. В это время мои родители получили последнее задание от начальника отряда. Мы оказались одни с Игорем. Брат Феликс был со своей мамой в другом месте. Немцы, которые находились рядом с нами, сказали, чтобы мы куда-нибудь убежали, спрятались. Они объяснили, что как только приедет армия, начнет ходить специальный отряд, который будет все жечь и убивать всех, кто попадётся им на глаза. Мы с Игорем, поскольку остались одни, стали выбрасывать на улицу из нашего жилья все нужное и необходимое, чтобы оно не сгорело. Потом вернулись родители. Все вместе мы отсидели эту наступательную операцию в подвале одного сгоревшего дома.
Я помню, как встретили наших бойцов. До этого ночью был страшный момент. Сидя в подвале, мы вдруг услышали шаги. Это немец спускался по ступенькам в подвал. Немец этот был одним из штрафников, которых оставили здесь за какой-то проступок или за предательство. Он, спустившись пониже, увидел нас. В руках у него была граната. Женщины закричали: «Мы же женщины, это наши дети, не бойтесь». Он не бросил гранату. Представляете, какими были наши ожидания? После этот солдат либо покончил с жизнью, либо его убили. Но можно сказать ему спасибо: он не бросил гранату и ушёл. Когда эта ночь прошла, мы услышали русскую речь и вылезли посмотреть, что происходит. Увидели, как бегут по мосту наши военные. Они бежали к нам. Мама выскочила, бросилась их обнимать и закричала: «Сыночки!» Мы стали расспрашивать их, где наши. Я так ждала этот момент, когда нас освободят, когда мы станем жить нормально. Боялась: а вдруг они пройдут и отступят? Начала спрашивать у солдат: «А вы не отступаете? Вы не отступаете?» Первый сказал: «Нет, не отступаем». Второй: «Бывает, иногда отступаем». Я заплакала и сказала маме: «Я больше здесь не останусь».
− Как сложилась судьба ваших близких после войны?
− Когда мы вернулись в Минск, пришла мама Игоря, которая тоже служила в партизанском отряде. Она ничего не знала про своего сына, как и мы не знали про мою сестру. Как оказалось, сестра была в эвакуации в Мичуринске. Папа сразу поехал на фронт, участвовал в освобождении остальной части Белоруссии и погиб. В День Победы от папы пришла открытка, датированная 11-м апрелем 1945 года. Он писал, что ожидаются большие бои, немцы упорно сопротивляются. Была такая фраза: «Если останусь жив, то будет и моё счастье, и ваше». Когда это всё случилось, победа была невероятной радостью. Правильно говорят, что это праздник со слезами на глазах. Я всё думала, чтобы поскорее пришло от папы письмо. Мы уже победили, а от него все нет писем. Он считается без вести пропавшим.
− Американский писатель-коммунист М. Давидоу в выступлении на митинге в Нью-Йорке 22 декабря 1991 года сказал: «Когда я был солдатом и служил в пехоте, то никогда не слышал, чтобы офицер говорил мне или ещё кому-то: «Демократы или республиканцы, вперёд!» А во время Великой Отечественной войны политкомиссары Красной Армии призывали: «Коммунисты, вперёд!» И коммунисты в первых рядах шли в атаку. Три миллиона членов партии погибли на войне. В партизанских отрядах поднимали дух с помощью идеи коммунизма?
− Я думаю, что эта идея сидела глубоко во всех нас, потому что это действительно было воспитанием новых людей. Например, моя мама была родом из деревни, где люди жили очень бедно. После революции мама и её сестры получили образование, жили, как люди. То, что тогда пропагандировалось, было в согласии с той жизнью, которая у нас была. Что касается партизан, они все были неформально, но коммунисты. Думаю, на фронте случалось такое, когда говорили: «Коммунисты, вперёд!» Были, наверно, страшные моменты, в которые невозможно было встать и пойти, так как знали, что могут убить. А нужно было встать и пойти! Так считало руководство. Иначе армия могла задерживаться. Что касается партизан, то у них не было массовых выходов, где надо было подниматься строем.
− Что вам в трудные периоды военного времени давало надежду на то, что все закончится победой?
− Честно говоря, ни одного момента не помню. Помнятся только ужасы. Когда мы приехали в Слуцк, произошёл погром евреев. Я оказалась свидетельницей этого и видела последствия. Крики, боль людей, горящих заживо, сводили с ума. Вокруг стояли пулемёты, а территория была огорожена проволокой. Люди пытались выскочить, а их убивали. Когда мы туда пришли посмотреть, что там происходит, увидели: вся ограда увешана людьми, зацепившимися за проволоку. Действительно радостные моменты были лишь тогда, когда гнали немцев.
− Как изменила вас война?
− Она укрепила во мне патриотичность. Радостно было жить после войны, когда не было ни грохота, ни всего этого кошмара, ни ожидания скорейшего освобождения. Настолько стало радостно и светло, что наша молодость была трудной лишь в материальном плане. Очень приятно, что война закончилась, и прогнали немцев, которые считали себя центром вселенной. Вот это чувство радости повлияло на мой характер. Наверно, поэтому я такая весёлая. Несмотря на все ужасы, которые мы пережили, было очень хорошее время после войны.
Беседовали Елизавета Лучкина и Алиса Косенкова