Виталий Иванович Халтурин
(1928-2007; студент физфака 1945-1950 гг.)
О Рувиме Семеновиче Рубиновиче
Рувим – наш с Таней Раутиан однокурсник на физфаке Ленинградского университета, один из студентов-фронтовиков. Внутренне сильный, спокойный, доброжелательный. Как и мой отец, Рувим видел людей насквозь, уважал искренних и вдумчивых, самостоятельных в суждениях. С иронией относился ко всякого рода пижонам и комсомольским краснобаям. Прекрасный шахматист, Рувим играл за Университет на третьей доске в межвузовских матчах (первой доской был Виктор Корчной). Ко мне он сначала относился снисходительно. Конечно, я был мальчишка, еще не устоявшийся, меня заносило в суждениях. Но потом мы сдружились. Я чувствовал в нем доброту и даже заботу обо мне, моложе его на пять лет – как раз на войну. Меня привлекало его серьезное отношение к жизни, неприятие показухи и лицемерия.
После университета нас разбросало далеко друг от друга, но мы с его старшим братом Костей старались поддерживать связь, бывали у него в Ленинграде. С женой, Таней Ильинской, тоже нашей однокурсницей, он приезжал к нам в Гарм. Таню мы любили, и она была нам очень близка.
Рувим родился 17 июня 1922 года в Астрахани. Кроме него у Семена Самуиловича и Раисы Константиновны было еще двое детей, Константин и Сарра.
В Астрахани Рувим учился в лучшей в городе школе, бывшей Мариинской гимназии. Был у Рувима самый близкий друг, Борис Ларионов, с которым они с первого класса сидели на одной парте. Оба решили ехать учиться в Ленинград. Борис поступил в Военно-медицинскую академию, а Рувим – на физфак ЛГУ. В декабре 1940 года Рувима взяли в армию со второго курса. Через полгода началась война. Ему повезло – он остался жив и через шесть лет вернулся на физфак. Борис тоже прошел всю войну. Он погиб в 1997, в Грозном...
О пережитом во время войны Рувим тогда не упоминал. А война прошлась по нему сурово. Фронт, ранение, плен, побег, снова фронт, снова ранения. Только в 1946 он вернулся в Ленинград и в Университет. И вот теперь, без малого через 60 лет нашей дружбы, его рассказ. Рувим пишет, что выжил он на войне благодаря невероятному совпадению обстоятельств, которые иначе как чудом не назовешь. Но спасала его не только Фортуна, но и хладнокровие, выдержка, умение выбрать нужный момент и мгновенно принять рискованное, но спасительное решение.
Март 2004 г.
В мясорубке войны
(отрывки из воспоминаний о войне)
Рувим Семенович Рубинович
(студент физфака 1939-40 гг. и 1946-1950 гг.)
На службу в Красную Армию я был призван в декабре 1940 года со второго курса физического факультета Ленинградского Университета. К месту службы нас везли в теплушках. Мы оказались в маленьком, очень уютном городке Станиславе, ныне – Ивано-Франковске, в Западной Украине. Особенно поразил полуподземный, сверкающий чистотой общественный туалет в центре города. Наш 29-ый танковый полк размещался в бывших гусарских казармах. Я попал в батальон легких быстроходных танков БТ-5. Экипаж танка состоял из трех человек: командир танка, механик-водитель и стрелок-радист. Командир и водитель были опытными танкистами, прошедшими польскую компанию-1939. Я стал стрелком-радистом. Отличительной чертой обмундирования танкистов были сапоги, вместо пехотных ботинок с обмотками, и «буденовка». Только в феврале-марте «буденовки» заменили зимними шапками и летними пилотками…
…В середине марта 1941 года из Черновиц (Ceвepная Буковина) в нашу часть прибыл комбат. Война надвигалась неотвратимо. Это понимали все. На занятиях мы изучали карту Румынии. Повидимому, командование предполагало, что война будет проходить на вражеской территории. В июне выехали в летний палаточный лагерь на реке Прут вблизи Черновиц. 17 июня мне исполнилось 19 лет. В ночь с 20 на 21 июня нас привезли на машинах на танкодром, выдали полный боевой комплект зарядов для орудия и патронов для пулемета Дегтярева, которыми вооружен БТ-5. Танки переместили на другое место и замаскировали. Личное оружие танкиста – наганы – нам выданы не были.
22 июня в предрассветные сумерки над палаточным лагерем появились немецкие истребители и обстреляли нас из пулеметов. Возникла паника. Все бросились к автомашинам, но места в них многим, в том числе и мне, не хватило. Мы бежали своим ходом в расположение части. Через некоторое время нас подобрали машины. Часов в 7 или 8 утра танковая колонна двинулась с одного конца города через центр на юг, к румынской границе. Из окон домов стреляли вражеские лазутчики. Черными тучами, партия за партией следовали за нами в том же направлении отбомбившиеся немецкие бомбардировщики. Говорили потом, что все наши самолеты были разбиты на аэродромах. Ни одного нашего самолета в воздухе мы не видели. Немецкие истребители пролетали над нами на небольшой высоте, некоторые летчики грозили нам кулаками и поливали колонну очередями из пулеметов.
Прибыв без больших потерь к приграничным рубежам, мы вкопали танки в землю и приготовились к боям. Однако в течение 10-12 дней никто не пытался прорвать нашу оборону. Самолеты над нами не появлялись. В начале июля по приказу командования мы оставили свои позиции и двинулись на восток. Дороги были забиты беженцами, которые везли свой скарб и детей на телегах, запряженных лошадьми, или на тачках.
Настоящая война для нас началась на переправе через Днестр, у города Хотин. Переправа по понтонному мосту происходила днем. Немецкие пикировщики бомбили переправу. Танки и машины уходили под воду. Нам повезло: наш танк целым и невредимым проскочил на другой берег. С этого момента полк стали постоянно бросать в контратаки против наступающего противника. В первом же бою, получив задание выбить немцев из какого-то населенного пункта, мы потеря более десяти танков. Наш танк тоже загорелся. Механик-водитель был убит пулеметной очередью. Командир танка и я успели выскочить из горящего танка. При этом мне удалось вытащить пулемет Дегтярева с двумя дисками. Мы не поняли, откуда немцы вели артиллерийский огонь, потому что обзор из танка через триплексы очень ограничен. Находившийся в отделении комбат, опытный танкист, прошедший финскую компанию, обнаружил цели и несколькими выстрелами из орудия заставил их замолчать. Это оказались две маленькие, 37-миллиметрового калибра пушечки, хорошо замаскированные в кустах, при каждой из которых был пулемет. Четыре человека расчета при одной и другой пушке были убиты. Оказывается, они подпустили нас на расстояние 100-200 м и щелкали наши танки как орехи. Надо сказать, что танки БТ-5 обладал очень слабой броней: бронебойные пули крупнокалиберного пулемета легко пробивали ее...
…Вероятно, это было в августе. Над моей головой раздался грохот выстрела, и снаряд, как я потом понял, попал в верх кузова стоявшей рядом машины, и здесь же разорвался. Я упал, оглушенный и контуженный. Очнулся. Солнце уже было высоко и основательно припекало. Голова гудела, но звуков вокруг не слышно. Машины с пушками стояли на прежнем месте, но никого из наших бойцов не было. Видимо, они решили, что я погиб в результате выстрела, и ушли. И унесли мой автомат. Поднявшись с земли, побрел потихоньку. Вскоре увидел перед собой деревушку. В том же направлении, что и я, шел какой-то красноармеец. Я его подождал, и мы пошли в сторону деревни. Голод давал о себе знать! Метрах в двухстах от первого двора играли ребятишки. Мы их спросили – есть ли в деревне немцы? Как я понял из их ответа, в этой части деревни немцев нет, но они есть в другой стороне. Мы зашли в первый двор. Я попросил хозяйку дать нам что-нибудь поесть в обмен на плащ-накидку, которую носил в сумке из-под противогаза. Она вынесла нам по куску хлеба и шматку сала. Стоя лицом друг к другу, мы с жадностью заглатывали эту давно не виданную нами еду. Когда дело подходило к концу, я с удивлением увидел, что мой напарник тянет руки вверх. Поначалу я не мог понять, что он делает, но оглянувшись, увидел трех немцев, наставивших на нас пистолеты. Из-за глухоты от контузии я не слышал, как они подошли и крикнули «Хэнде хох!» Так закончился для меня первый, самый страшный период войны, и началась не менее страшная, но еще и унизительная жизнь – жизнь военнопленного…
…Летом 1942 года немецкие войска успешно осуществили наступление, продвинулись до Сталинграда, захватили Северный Кавказ. «Нашу» немецкую слесарную мастерскую перебазировали поближе к фронту, в Ростов. Число военнопленных, работавших на этой фабрике, увеличилось до 50-100. Здание, где мы ночевали, было огорожено колючей проволокой и охранялось часовыми. В большой комнате стояли в два яруса кровати. Качество баланды улучшилось, но чувство голода не покидало нас. Я дружил с Ваней Беспаловым.
Нам пришла в голову мысль забраться в продуктовый склад немцев и взять оттуда хлеб. Ваня изготовил ключ от замка склада. Конечно, это было рискованное предприятие. Осуществить его можно было только ночью. Ночью во дворе выставлялся караульный, который прохаживался перед входной дверью и иногда захаживал в коридор. Дверь в нашу комнату не закрывалась, так как туалет был во дворе. И вот как-то раз я решился на подвиг. Замок и железная дверь открылись легко и без скрипа: немецкая дотошность, всё было хорошо смазано. Войдя внутрь и закрыв за собой дверь, я стал ощупывать предметы на стеллажах. Стояли разные банки консервов и уложенные в ряд кирпичи хлеба. Я взял один кирпич, вышел, запер дверь и, подойдя к нашей двери, открыл дверцу голландской печки (она открывалась в коридор), и положил туда хлеб. В течение какого-то времени мы с Ваней блаженствовали, наслаждаясь вкусом хлеба. Не помню точно, но, кажется, больше двух раз я не решился искушать судьбу.
Мысль о побеге ни на минуту не оставляла меня. Но на душе было тоскливо. Неужели немцы победили? К чему тогда бежать? И куда? Но вот глубокой осенью до нас стали доходить слухи о поражении немцев под Сталинградом в январе 1943 г. Немцы стали демонтировать оборудование нашей мастерской. Нас построили, повели на вокзал и погрузили в вагоны-теплушки. Четыре последних вагона были плотно забиты пленными. Возле двери стояла параша. Она довольно быстро наполнилась. Перед вагонами прохаживался немец-часовой с винтовкой. Дойдя до последнего вагона с военнопленными, он поворачивал и шел до первого вагона. В теплушке было маленькое зарешеченное окошко. Мы криком привлекли внимание часового и, когда он отбросил засов, запиравший дверь снаружи, я ему показал на полную парашу и сказал, что надо бы ее опорожнить. «Лёс!» (быстро), сказал часовой. Мы с Ваней схватили бак и понесли его под присмотром часового. Метрах в 50 от вагона мы опрокинули его и бегом возвратились в вагон. Часовой стоял поодаль и смотрел в другую сторону. Он забыл закрыть дверь на защелку. «Дверь не заперта, бежим», сказал я. Но Ваня был нерешительным и отказался. Зато рядом с нами стоял мало мне знакомый парень, который сразу же откликнулся. Мы выждали момент, когда часовой поравнялся с нашим вагоном и прошел несколько дальше. Приоткрыли дверь, выскочили из вагона и нырнули под него между колес. Конечно, риск был велик. Если бы дверь заскрипела и часовой обернулся – нас пристрелил бы, как собак.
Мы проползли под вагонами нескольких других составов и оказались вне территории станции. Первым делом мы вывернули наизнанку нашу верхнюю одежду – ведь на спине были крупно нарисованы буквы SU (Sud Ukraine). Подкладка ватника когда-то была белая. Теперь ватник был одинаково грязного цвета с обеих сторон.
Мы на свободе! Что же дальше? Вася сказал, что у него в Ростове есть знакомая, у которой мы сможем скрываться несколько дней, пока немцы эвакуируются. Васина знакомая Таня, скромная девушка лет 17 жила с бабушкой. Домик их, в ряду других таких же деревянных домишек, стоял на берегу Дона. Мать ее умерла, отец отбывал срок в Сибири. Видно было, что жили они очень скудно. Бабушка на ручной крупорушке натерла муки и испекла на плите лепешки, которыми поделилась с нами. И вдруг мы увидели в окно, что к домику направляются два немца. Неужели заметили? Мы с Васей залезли под стол, а бабушка постелила на стол скатерть, так что она спускалась до полу. Комнатка была маленькая, и когда немцы вошли, то носки их сапог оказались под скатертью возле нас. Наши опасения не оправдались. Как я понял, сидя под столом, немцы предупредили Таню и бабушку, чтоб к завтрашнему утру их здесь не было, так как по берегу Дона пройдет линия обороны.
Немцы ушли, и мы решили переночевать здесь, чтобы на другой день с утра помочь Тане и бабушке переехать к знакомым. На другой день Таня принесла слух о том, что горит продовольственный склад. Мы с Васей схватили санки и побежали к складу. Туда уже сбегался со всех сторон народ. Выхватывали из огня обгоревшие мешки с зерном. Мы погрузили два немного обгоревших мешка и отвезли их к Таниным знакомым. Потом за несколько раз перевезли Танин скарб. Совесть, мучившая меня, что мы их объедаем, несколько успокоилась.
Похоже, что немцы не собирались оказывать сопротивление нашим войскам на подступах к Ростову. Они взорвали все мосты через Дон и несколько зданий в самом городе. Дон еще не тронулся. На берегу были установлены прожектора, которые ночью прочерчивали местность. Мы перешли по льду на тот берег и убедились, что немцев там нет. Пошли дальше, и вскоре оказались в расположении 52-ой стрелковой бригады. Она была сформирована в моем родном городе Астрахани и с боями прошла от калмыцких степей к Ростову. Боев за Ростов не было.
Мы явились к начальству. Лейтенант особого отдела обошелся с нами вполне по-доброму. Правда, первый вопрос, который он, не нюхавший пороха, задал нам, «почему сдался в плен, а не пустил себе пулю в лоб в соответствии с Уставом?» И ведь формально он был прав! В Строевом Уставе Красной Армии, который мы изучали до войны, черным по белому сказано, что красноармеец не должен сдаваться в плен врагу, а должен отстреливаться до последнего патрона, а этим последним патроном убить себя. Ни в одном уставе ни одной армии, кроме СССР, не существовало параграфа, запрещавшего военнослужащим сдачу в плен. Но если уж быть строгим формалистом, то надо считать, что и командование Красной Армии нарушило Устав, в котором сказано, что в случае войны Красная Армия должна вести наступательные действия на территории врага.
Тем не менее, нам заполнили красноармейские книжки со слов. В этот момент я мог бы принять и другую фамилию и национальность. Но мне такие мысли и в голову не могли прийти. Когда процедура оформления закончилась, лейтенант дал мне подписать какую-то бумажку, которую я и подмахнул, не вникая. Только много позже я поверил, что действительно, многие из солдат, побывавших в плену, были потом репрессированы. Особенно поразительным показался мне случай с одним летчиком, который убежал из плена на немецком самолете. Казалось бы, за этот подвиг его надо наградить. А его загнали в концлагерь…
...2 мая ночью началась стрельба – стало известно, что Берлин пал. Нас стали распределять по запасным полкам. Я попал в Новоград-Волынский. Жили в палатках, дисциплины никакой, никаких учений. Один парень меня надоумил: «Одного бойца 22-го года рождения командир полка отпустил в отпуск. Попробуй и ты – может, отпустит». Я попросил разрешения войти в палатку к комполка. Доложил, как положено. Сказал: «Я на фронте с первого дня, только что из госпиталя по последнему ранению. Хочу в отпуск». Он говорит: «В шахматы умеешь играть? Вот выиграешь одну из трех партий – отпущу». Я выиграл все три, и он сдержал свое слово. Никаких продуктов, кроме вещмешка сухарей, не было. Да и денег хватило только на три порции мороженого. Был август. Через 10 дней я свалился, как снег на голову родителям в Астрахани.
Большинство моих одноклассников погибло, либо после плена проходили «проверку» в лагерях. Недавно я прочитал в какой-то статье, что в декабре 1942 года главнокомандующий издал приказ, по которому освобожденных из плена не следует направлять в проверочные лагеря, а непосредственно сразу использовать в боях на фронте. Этот приказ существовал до середины 1944 года. Вот почему я и мне подобные беглые пленные 1943 года избежали кары и не попали в советские концлагеря. Месяц пробежал, как один день. Пришла пора возвращаться в часть.
Вскоре после возвращения вышел Указ Президиума Верховного Совета о первой волне демобилизации. По этому Указу в первую очередь могли демобилизоваться рядовые и сержанты старше 1915 года рождения, студенты вторых курсов вузов и учителя начальных школ. Спасибо моей сестре – она в начале войны затребовала справку из ЛГУ о том, что я был мобилизован в армию в 1940 году. Вот по этой справке меня в конце октября демобилизовали. По этой справке я проездом через Саратов поступил на второй курс Саратовского университета при отсутствии студенческой книжки. В Астрахани я пошел в военкомат, чтобы встать на учет, получить паспорт и военный билет. Но неожиданно райвоенком заявил, что меня демобилизовали неправильно. В Указе говорится, что подлежат демобилизации студенты 2-ых курсов, призванные в связи с войной. А меня мобилизовали по очередному призыву. И направил меня дослуживать в воинскую часть вблизи Астрахани, в 10 км от дома. Моя двоюродная сестра училась в Саратовском университете, она телеграмму прислала – куда я делся? Уже стипендию мне начислили. А я в это время занимался строевой подготовкой в какой-то пехотной части.
Демобилизовали меня только в конце марта 1946 года. А в августе я восстановился на 2-ой курс ЛГУ при условии досдачи в течение полугода ряда предметов, не изучавшихся до войны. На этом окончилась моя военная эпопея и началась мирная гражданская жизнь.
После демобилизации я ни в одной анкете не указывал, что был в плену. Не потому что боялся быть репрессированным – это казалось невероятным. Но я понимал, что это может затруднить получение образования, работы и т.д. Может быть, сокрытие этого «темного пятна» моей биографии предохранило меня от тех невзгод, которые выпали на долю других военнопленных, не имевших возможности скрывать этот факт? И, может быть, мне еще раз повезло, что этот факт не всплыл каким-нибудь не зависящим от меня образом.
Можно считать, что дальнейшая моя жизнь сложилась благополучно. Окончил ЛГУ с красным дипломом в 1950 году. Работал в Институте геологии Арктики. Создал там физическую лабораторию и был ее руководителем. В 1964 году защитил диссертацию.
В мае 1994 года неожиданно ушла из жизни моя Taня, оставив меня доживать свой век в тоске и одиночестве.
После ее смерти я не смог больше работать, уехал в Израиль, к дочери.
[Оба очерка заимствованы из альманаха «Семейная мозаика» № 6, 2004. Изд-во «Своя компания», Техас, США. Составители Т.Г Раутиан и В.И. Халтурин. Сокращения проведены В.Г. Раутианом.]