Приближается 70-летие со Дня Победы в Великой Отечественной войне. Пытаясь найти в своей памяти этот знаменательный день, я невольно перебираю все воспоминания своего военного детства. В них трудно разделить свои собственные воспоминания и воспоминания, ставшие собственными по рассказам близких тебе людей, которые были рядом с тобой в то трудное время.

Первые отчетливые воспоминания приводят меня на ул. Куйбышева, где около райвоенкомата мы: я, мой старший брат и мама провожаем на фронт отца. В памяти осталось чувство полета в небо. Отец, как всегда в минуты проявления наибольшей любви и нежности, что я понял, когда уже сам стал отцом, взяв меня под мышки, кидает высоко вверх. Это чувство полета возвращается ко мне и сегодня, когда я проезжаю по улице Куйбышева. И это все, что осталось в моей памяти об отце.

Как мы оказались в блокаде, я помню по первой попытке эвакуации. Эвакуировались школами. Поскольку моя мама была школьным учителем в той же школе, где учились мы с братом, в эвакуацию мы отправились все вместе. Мы погрузились в поезд и поехали, но наша поездка длилась не долго. Где-то в районе Мги мы попали под бомбежку, которая для нас закончилась благополучно. Но поезд дальше не пошел, так как пришло сообщение, что железная дорога на Москву перерезана фашистскими войсками. Поезд повернул обратно. Мы вернулись в наш дом на Петроградской стороне.

Первые блокадные месяцы запомнились постоянными воздушными тревогами и следовавшими за ними бомбежками. До сих пор, если я слышу звук сирены, меня охватывает невольный испуг. А в воспоминаниях тех лет предстает бомбоубежище в подвале большого соседнего дома №16 по улице Малая Посадская, почему-то всегда заполненное к нашему появлению так, что было трудно найти свободное место. Наверное, скорость передвижения нашего семейства со мной и бабушкой была очень ограниченной. Во время пребывания в бомбоубежище до сих пор осталось в памяти тревожное ожидание момента, когда же из репродуктора раздастся: «Отбой воздушной тревоги». После этого можно было вернуться домой. Перемещения в бомбоубежище и обратно иногда повторялись по несколько раз за ночь. Такие перемещения стали особенно трудными с начала декабря 1941 г. Бабушка совсем ослабела и с трудом ходила даже по квартире. Поэтому она отказалась от походов в бомбоубежище. Старший брат, которому было 12 лет, предпочитал во время тревог дежурить на чердаке нашего дома и гасить зажигательные бомбы. Я удивляюсь, почему они вошли в историю, как «зажигалки». Подобное «ласкательное» название никак не подходит к этому страшному оружию, сыпавшемуся с неба десятками. И мне непонятно, как брат и его одногодки умудрялись гасить их.

Среди воспоминаний этого ужасного времени, тем не менее, есть одно приятное, которое приходит мне в голову, когда я оказываюсь в любом сельском доме с печным отоплением. Мне кажется, что я ощущаю живительное тепло «буржуйки», около которой мы коротали вечера. Топливом служили щепки, собранные днем на развалинах разбомбленного рядом дома, и ветки деревьев, обломанные взрывами бомб и снарядов в расположенном поблизости парке им. Ленина. Воспоминания об этом живительном тепле буржуйки были настолько сильны, что даже после окончания войны мы много лет играли с соседскими мальчишками в собственные жилища – будки, которые мы строили на пустыре за домом из сорванного с крыш кровельного железа и обязательно оснащали их самодельными печурками, сооруженными из любого подручного материала типа пустых железных бочек, кастрюль и т.п. Собравшись в наиболее просторной «будке», грелись у таких печурок, вспоминая блокадные дни.

Но это – единственное светлое воспоминание тех дней. В декабре умерла бабушка, и когда ее переложили с кровати на расстеленную на полу простыню, чтобы завернуть и везти на кладбище, оказалось, что у нее под подушкой лежит горка сухарей из тех, полагавшихся ей жалких 125-ти граммовых паек хлеба, которые она не съедала, чтобы поддержать нас с братом. Дальше последовал мой самый страшный блокадный день. Наверное, после него я до сих пор плохо переношу одиночество. Мама с братом вынесли бабушку на улицу, погрузили ее на детские саночки и повезли на Серафимовское кладбище. Это мероприятие заняло у них целый день, а я вынужденно сидел в одиночестве, в холоде и голоде, вздрагивая от каждого шороха. Став уже взрослым человеком, я так и не могу понять, откуда у мамы и брата нашлись силы на переход до кладбища. Путь был не близкий. Необходимо было преодолеть Малую Посадскую улицу, практически весь Каменоостровский проспект, мосты через Большую и Малую Невки, а потом еще большую часть ул. Савушкина. Но они смогли не только довезти бабушку, но и найти могильщика, который в обмен на бабушкину продуктовую карточку согласился выкопать могилу и похоронил ее. При этом рядом были выкопаны братские могилы, куда привозили собранные в городе трупы. Но у нас осталась своя семейная реликвия – бабушкина могила.

Я верю, что в оставленных бабушкой сухарях была какая-то намоленная ей перед смертью чудодейственная сила. Иначе невозможно объяснить, как мы всей оставшейся семьей смогли дожить до апреля 1942 года и эвакуироваться по Ладоге. В нашей семье не было ни фамильных драгоценностей, ни дорогих вещей для обмена на продукты.

Собственно эвакуация – это еще одна череда тяжелых воспоминаний, которые запечатлелись в моей памяти, как отдельные «стоп-кадры»:

Я сижу в вагоне поезда, который везет нас от Финляндского вокзала до берега Ладожского озера. На какой-то из промежуточных станций я вижу в окно, что рядом с путями лежат штабеля, сложенные, как мне кажется, из черных просмоленных шпал. Но в этот момент я слышу разговор мамы с соседями по купе, что это – трупы мальчишек из ремесленного училища, носивших черную униформу. И тогда я тоже начинаю видеть и осознавать, что это – не шпалы. Этот кадр запечатлелся в моей памяти на всю жизнь и с годами так и не стирается.

Мы вышли из вагона, ледяной ветер, какая-то женщина кричит: «Быстро на погрузку». Меня с одной стороны держит за руку мама, а с другой брат и тянут к стоящей поблизости открытой полуторке. Не помню, как мы оказались в кузове, и она поехала.

Дорога через Ладогу. Я вижу, как вокруг плещется вода, только где-то вдали виден лед. Но чувства страха нет, по-видимому, я находился еще в том счастливом возрасте – мне было пять лет, когда это чувство еще отсутствует у человека.

Конечной точкой эвакуации оказался маленький городок Советск в Кировской области. Маме предложили работать завучем детского дома, и она согласилась, а мы с братом влились в детдомовскую компанию, так как мама ничем не выделяла нас среди воспитанников детского дома, большинство из которых были эвакуированы из Ленинграда. Даже после блокады это время «сытым» не назовешь. Два воспоминания о «вкусной пище». В столовой нас угощают кашей – «заварухой». Тогда казалось, что ничего вкуснее не придумать. После войны в 47-48 годах уже в Ленинграде я прошу маму приготовить эту самую вкусную кашу-заваруху. Мама отговаривает, утверждая, что я ее есть не буду. Но меня не переубедить, мама варит заваруху. Выясняется, что это – приготовленный из ржаной муки клейстер, т.е. мука, заваренная на кипятке. И только после пробы я прощаюсь с одной из иллюзий военных лет. Второе лакомство того времени – свежепросоленная рыба. Весной, после разливов реки Пижмы, на которой стоит город Советск, остаются лужи, в которых иногда задерживается мелкая рыбешка. Чтобы ее поймать, необходимо босиком размесить эти лужи до абсолютно непрозрачной мути и выплескивать эту муть ладошками на сухое место. Вода стекает, а на поверхности песка иногда остаются мелкие рыбешки. Если заранее в столовой у сердобольных поварих выпросить немного соли, дальше все просто: эти рыбешки прямо в ладошках натираются солью и отправляются в рот целиком. Что это действительно вкусно, я убедился в зрелом возрасте, когда мы с друзьями ловили сигов или хариусов и делали из них свежепросоленную строганину. Но согласитесь, что эксперимент не совсем корректный.

Мама в это время писала письма во все инстанции, чтобы узнать что-нибудь о судьбе отца. Получила единственный ответ, что он пропал без вести. Поэтому, как только была снята блокада и появилась возможность вернуться в Ленинград, все наше семейство направилось в обратную дорогу с надеждой, что, может быть, в Ленинграде мы получим какие-нибудь сведения об отце. Мы вернулись в августе 1944 года. За время блокады и эвакуации, где ей пришлось работать завучем детдома, мама из относительно молодой-здоровой сорокалетней женщины превратилась в инвалида 1-й группы, которой в качестве исключения разрешили работать преподавателем в школе рабочей молодежи, чтобы иметь возможность прокормить нас с братом. Но уже в 1947 году число «иждивенцев» - категория лиц, к которой мы относились, у мамы убавилось. Брат окончил школу и поступил в Военно-топографическое училище, где ему удалось в какой-то мере найти применение своим незаурядным математическим способностям и одновременно перейти на государственное обеспечение. Стоящие перед мамой проблемы сократились до необходимости прокормить меня до момента окончания школы. А дальше, после поступления в университет к маминой пенсии добавилась моя стипендия, а если учесть еще и финансовую помощь, которую иногда оказывал брат после окончания училища, я считаю, что по тем временам мы жили уже безбедно. При этом у мамы на всю ее недолгую оставшуюся послевоенную жизнь до смерти в 1963 г. главным праздником стал День Победы. В этот день она вспоминала отца и мечтала о том, что ее дети проживут свою жизнь в мирное время.

К настоящему времени рядом с могилой бабушки появилась могила моей мамы и могила с прахом старшего брата, который последние годы служил в Москве и умер там после выхода на пенсию. В похоронах на Серафимовском кладбище было реализовано его желание вернуться на малую родину. Каждую весну, приходя к дорогим мне могилам, я вспоминаю, кому я обязан своей жизнью. Для меня в поколение победителей входят не только солдаты, офицеры, генералы и маршалы, победившие в Сталинградском и Курском сражениях, снявшие блокаду Ленинграда, освободивших европейские страны и взявшие Берлин. В их число входят моя бабушка, которая умерла от голода, чтобы выжили мы с братом и стали достойными представителями послевоенного поколения; моя мама, которая не жалея себя сделала все, что было в ее силах, чтобы примирить с постигшим их горем детей, ставших в результате войны сиротами, и подготовить их к послевоенной жизни; это – мой старший брат и его сверстники, которые смогли взвалить на свои плечи недетские заботы военного времени, а после окончания войны вместе с уцелевшими представителями поколения их родителей совершили чудо возрождения нашей страны из пепла.

Заканчивая свои воспоминания о военном детстве, я поздравляю всех друзей, коллег, учеников и незнакомых сограждан нашей страны с 70-летием Всенародной Победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. При этом необычный эпитет «Всенародной» несет в себе глубокий смысл. Это, с одной стороны, является напоминанием о многонациональности Советской Армии и работников тыла, создававших материальную базу для ее побед. Это напоминание очень уместно в наше время, когда многие начинают забывать об этом. С другой, этот эпитет – дань памяти всем, кто независимо от своего нахождения во время войны относительно фронта, внес свой весомый вклад в эту Победу.